Лучше всю жизнь прожить стоя, чем умирать на коленях
перевод КУРОЧКИНА Василия Степановича
1
Как над пожарищем клубится дым летучий,
Над раскаленною луною плыли тучи.
Мы просекою шли. Недвижно мрачный лес,
Чернея, достигал верхушками небес.
Мы шли внимательно - и вдруг у старой ели
Глубокие следы когтей мы разглядели;
Переглянулись все, все затаили дух,
И все, остановясь, мы навострили слух.
- Всё замерло кругом. Деревья не дышали;
Лишь с замка старого, из непроглядной дали,
Звук резкий флюгера к нам ветер доносил,
Но, не спускаясь вниз, листвой не шелестил, -
И дубы дольние, как будто бы локтями
На скалы опершись, дремали перед нами.
На свежие следы пошел один из нас -
Охотник опытный: слух чуткий, верный глаз
Не изменял ему, когда он шел на зверя, -
И ждали молча мы, в его уменье веря.
К земле нагнулся он, потом на землю лег,
Смотрел внимательно и вдоль и поперек,
Встал и, значительно качая головою,
Нам объявил, что здесь мы видим пред собою
След малых двух волчат и двух волков больших.
Мы взялись за ножи, стараясь ловко их
Скрывать с блестящими стволами наших ружей,
И тихо двинулись. Как вдруг, в минуту ту же,
Ступая медленно, цепляясь за сучки,
Уж мы заметили - как будто огоньки -
Сверканье волчьих глаз. Мы дальше всё стремились,
И вот передние из нас остановились.
За ними стали все. Уж ясно видел взгляд
Перед волчицею резвившихся волчат,
И прыгали они, как псы с их громким лаем,
Когда, придя домой, мы лаской их встречаем;
Но шуму не было: враг-человек зверям
Повсюду грезится, как призрак смерти нам.
Их мать красиво так лежала перед ними,
Как изваяние волчицы, славной в Риме,
Вскормившей молоком живительным своим
Младенцев, призванных построить вечный Рим.
Спокойно волк стоял. Вдруг, с молнией во взгляде,
Взглянув кругом себя, поняв, что он в засаде,
Что некуда бежать, что он со всех сторон
Людьми с рабами их борзыми окружен,
Он к своре бросился и, землю взрыв когтями,
С минуту поискал, кто злее между псами...
Мы только видели, как белые клыки
Сверкнули, с жертвою, попавшею в тиски.
Казалось, не было такой могучей власти,
Чтоб он разжал клыки огнем дышавшей пасти:
Когда внутри его скрещался нож об нож,
Мы замечали в нем минутную лишь дрожь;
Одна вслед за другой в него влетая, пули
В тот только миг его значительно шатнули,
Когда, задавленный, из челюстей стальных,
Свалился наземь пес в конвульсиях немых.
Тогда, измерив нас уж мутными глазами,
В груди и в животе с вонзенными ножами,
Увидев в близости стволов грозящих круг, -
До выстрела еще, он на кровавый луг
Лег сам - перед людьми и перед смертью гордый, -
Облизывая кровь, струившуюся с морды.
Потом закрыл глаза. И ни единый звук
Не выдал пред людьми его предсмертных мук.
2
Не слыша более ни выстрела, ни шума, -
Опершись на ружье, я увлечен был думой.
Охотники давно преследовать пошли
Волчицу и волчат - и были уж вдали.
Я думал о вдове красивой и суровой.
Смерть мужа разделить она была б готова,
Но воспитать детей повелевал ей долг,
Чтобы из каждого хороший вышел волк:
Чтобы не шел с людьми в их городах на стачки,
Чтоб голод выносил, но чтоб не брал подачки, -
Как пес, который гнать из-за куска готов
Владельцев истинных из их родных лесов.
3
О! если б человек был так же духом тверд,
Как званием своим "царя зверей" он горд!
Бесстрашно умирать умеют звери эти;
А мы - гордимся тем, что перед ними дети!
Когда приходит смерть, нам трудно перенять
Величие зверей - умение молчать.
Волк серый! Ты погиб, но смерть твоя прекрасна.
Я понял мысль твою в предсмертном взгляде ясно.
Он говорил, твой взгляд: "Работай над собой
И дух свой укрепляй суровою борьбой
До непреклонности и твердости могучей,
Которую внушил мне с детства лес дремучий.
Ныть, плакать, вопиять - всё подло, всё равно.
Иди бестрепетно; всех в мире ждет одно.
Когда ж окрепнешь ты, всей жизни смысл
проникнув, -
Тогда терпи, как я, и умирай, не пикнув".
<1864>
перевод Вильгельма Левика
I
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелководью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мёртвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
И даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководивший нами
Старейший из ловцов, нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнаёт знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два лёгких силуэта,
Как пёс, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримиримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,
Как та, чью память Рим почтил в благоговенье
И чьи сосцы в лесной хранительной тени,
Питали Ромула и Рема в оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Упёрся он в песок. Он поводил ноздрями.
И словно размышлял: бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело, –
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мёртвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвёл нас мутным оком,
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвождён к земле безжалостным клинком,
Он видел только сталь холодную кругом.
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,
Не думая о том, за что и кем сражён,
Упал, закрыл глаза и молча умер он.
II
Я на ружьё поник, охваченный волненьем,
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоём, – В том клятву дал бы я, –
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга.
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
Чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утёсов и лесов.
III
И скорбно думал я: "О царь всего земного,
О гордый человек, – увы, какое слово,
И как ты, жалкий сам его сумел попрать?
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный дикий брат.
Как много говорил мне твой последний взгляд!
Он говорил: "Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рождён и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно –
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаи в сердечной глубине
И молча отстрадав, умри, подобно мне".
перевод Всеволода Рождественского
1.
Под красною луной бежали тучи мимо,
Как на пожарище седые клубы дыма,
До горизонта лес шёл чёрною стеной.
Шагали молча мы в траве, ещё сырой.
В густом кустарнике и вересковой чаще,
Как вдруг под соснами с вершиною шумящей,
У камня круглого, который в мох одет,
Нам ясно виден стан когтистый волчий след.
Остановив шаги и задержав дыханье,
Мы обратились в слух. А на лесной поляне
Безмолвно было всё – лишь в сумраке глухом
Скрипучий флюгер пел заржавленным крылом.
То ветер верхом шёл и, не касаясь пашен,
Крылами задевал верхушки старых башен.
Локтями опершись на рёбра чёрных скал,
В лесу здесь каждый дуб, казалось нам, дремал.
И тихо было всё кругом. Старик лесничий
Спокойно, как велит охотничий обычай,
Чтоб разобрать следы, почти на землю лёг.
Он, по лесу бродить привычный без дорог,
Сказал уверенно, что здесь трусил сторонкой
С волчицей старый волк, а с ними два волчонка
И что следы когтей приметливо свежи.
Тогда мы вынули широкие ножи
И, пряча ружей блеск по правилам разведки.
Пошли, минуя пни и раздвигая ветки.
Вдруг что-то впереди остановило нас,
И я увидел сам горящих пару глаз
И четырёх теней заметил очертанья,
В луне средь вереска плясавших на поляне, –
Как резвые щенки, что сакачут во дворе,
Когда хозяин их продходит к конуре.
Но, увлечённые своей игрой счастливой,
Волчата прыгали, играли молчаливо,
Как бы не чувствуя, что в двух шагах от них
Таится человек, их враг в лесах густых.
На страже волк стоял. Волчица под сосною
Казалась статуей из мрамора живою,
Что в Риме некогда считалась божеством
И Рема с Ромулом вскормила молоком.
Волк рядом с нею лёг среди полянки белой,
Вонзая сталь когтей в песок окоченелый.
Он будто понимал, что здесь со всех сторон
Отрезан путь ему и сам он окружён.
Когда же пёс к нему рванулся, злобно лая,
За горло волк его схватил, не разжимая
Железных челюстей, хотя был тот час он
Литыми пулями почти изрешетён.
Ножи ему бока, как клещи, разрывали,
Скрестившись в глубине, с холодным лязгом стали,
А волк, прижавший пса, давил его сильней,
Пока тот не исдох в зажиме челюстей.
Ножи по рукоять вонзённые, дрожали,
Был полон волчий взор презренья и печали,
Хлестала кровь ручьём на вытоптанный луг,
А ружья всё тесней свой замыкали круг.
С нас взгляда не сводя, презрительный и гордый,
Зализывая кровь, струящуюся с морды,
Зверь молча, исчерпав запас последних сил,
Закрыл глаза свои и навсегда застыл…
2.
Облокотясь на сталь двустволки разряжённой,
Не мог решиться я, печальный и смущённый,
Прикончить пулею скорее мать волчат,
Которая ждала, не опуская взгляд,
И только потому не защищала друга,
Что надо было ей спасать детей из круга
И, уведя в леса, как любящая мать,
Учить их дальше жить и стойко голодать,
И не вступать с людьми вовеки в договоры,
Чтоб рабства избежать, не превратиться в свору
Тех ненавистных псов, что гонят пред собой
Старинный вролчий род из заросли родной.
3.
Увы! – подумал я, – как жалок ты от века
Носящий гордое названье человека!
Как жить, как умирать средь горя и потерь,
Ни стона не издав, нас дикий учит зверь.
Ни слёз, ни жалобы в минуту расставанья
Ни стоит этот мир. Достойнее – молчанье!
Как понимаю, волк, я твой предсмертный взор!
Он в сердце мне вошёл, он жив в нём до сих пор.
Он словно говорит: найди, коль можешь, силы
Быть полным мужества и стойким до могилы
И в твёрдости своей дойти до высоты,
Как я, которого жестоко гонишь ты.
Стонать, рыдать, молить – смешно и бесполезно.
Свой неизбежный путь ведя над тёмной бездной,
Иди, куда влечёт тебя судьба твоя,
И стона не подав, в свой час умри, как я!
перевод Александра Федорова
Клубились облака под бледною луною,
Как над пожарищем клубится сизый дым.
До горизонта лес чернел сплошной стеною.
Мы зорко двигались с волнением немым
То по сырой траве, то вереском, то лесом,
И вдруг увидели под сумрачным навесом
Могучих сосен след когтей. Сомненья нет:
Напали, наконец, на верный волчий след.
Мы чутко замерли, и замерло дыханье.
Хранили лес и дол глубокое молчанье,
Лишь плакала сова тоскливо в тишине.
Не трогал ветерок седых дубов на скалах
И башен каменных немых и одичалых.
Безмолвствовало всё в туманном полусне.
Тогда передовой, старик, охотник ярый,
Разведчик опытный, - прильнул к песку и нам
Внушительно сказал, что, судя по когтям,
С волчихой волк прошел, и их волчата - парой.
Мы приготовили ножи и шли вперед,
Блестящие стволы скрывая осторожно.
Вот стал передовой. Я подался тревожно,
Взглянул между ветвей, сплетавшихся как свод,
И встретил пару глаз; они из тьмы сверкали.
Четыре легкие фигуры танцевали
В сиянии луны средь вереска. Они
Уже почуяли, что враг вблизи таится.
Поодаль волк застыл, а боком к нам, в тени
Под деревом - как бы изваяна волчица:
Мать Рима, та, кого Рим не забыл, и кем
Любовно вскормлены владыки Ромул, Рем.
Волк подошел к ней, лег. Кривые когти ног
Вонзились в глубь песка. Он чуял, что защита
Смешна: смертельный враг застиг его врасплох.
Пути отрезаны, убежище открыто.
Тогда средь злых собак он ту, что всех сильней,
За глотку ухватил и рухнул вместе с ней,
Железных челюстей своих не разнимая.
Гремели выстрелы, бока его пронзая,
Скрестились, лязгая, внутри его клинки.
Он когти не разжал, не разомкнул клыки:
Враг всё еще был жив, – волк только труп собачий
Швырнул и на врагов уставился опять.
Ножи торчали в нем, вонзясь по рукоять.
Он был прибит к земле, и лужею горячей
Дымилась волчья кровь. Взгляд застилал туман.
Вот тихо облизал он кровь смертельных ран
И, не желая знать, за что и кем изранен,
Глаза свои закрыл безмолвен, бездыханен.
В раздумье тягостном склонился я к ружью.
Я видел пред собой звериную семью –
Волчиху и волчат. Отца им не увидеть.
Не будь ее волчат, она, как их отец,
Сумела б с честью грудь подставить под свинец.
Но долг ее – не дать детей своих обидеть,
От гибельных когтей опасности спасти
И выучить сносить напасти и лишенья,
Чтоб в сделку никогда с врагами не войти,
Как те ничтожные и низкие творенья,
Которые должны за пищу и за кров
Терзать владельцев скал, ущелий и лесов.
Увы, – подумал я. – Как это ни обидно,
Мне стыдно за себя, за человека стыдно.
О, как ничтожны мы. Достойно умирать
Учиться мы должны у вас, зверье лесное!
Удел живущего – бороться и страдать.
Величье в твердости; ничтожно остальное.
Бродяга сумрачный, я подвиг твой постиг.
Мне в глубь души твой взгляд тускнеющий проник
И молча возвестил: О, если только властен,
Дерзай, дабы душа достигла тех высот
Суровой гордости, которой тот причастен,
Чей дух в родных лесах бестрепетно живет.
Молиться и стонать и плакать недостойно.
Исполни долг, но долг владыки, не раба.
Трудись, иди, куда зовет тебя Судьба,
Страдай и умирай, как умер я спокойно.
1
Как над пожарищем клубится дым летучий,
Над раскаленною луною плыли тучи.
Мы просекою шли. Недвижно мрачный лес,
Чернея, достигал верхушками небес.
Мы шли внимательно - и вдруг у старой ели
Глубокие следы когтей мы разглядели;
Переглянулись все, все затаили дух,
И все, остановясь, мы навострили слух.
- Всё замерло кругом. Деревья не дышали;
Лишь с замка старого, из непроглядной дали,
Звук резкий флюгера к нам ветер доносил,
Но, не спускаясь вниз, листвой не шелестил, -
И дубы дольние, как будто бы локтями
На скалы опершись, дремали перед нами.
На свежие следы пошел один из нас -
Охотник опытный: слух чуткий, верный глаз
Не изменял ему, когда он шел на зверя, -
И ждали молча мы, в его уменье веря.
К земле нагнулся он, потом на землю лег,
Смотрел внимательно и вдоль и поперек,
Встал и, значительно качая головою,
Нам объявил, что здесь мы видим пред собою
След малых двух волчат и двух волков больших.
Мы взялись за ножи, стараясь ловко их
Скрывать с блестящими стволами наших ружей,
И тихо двинулись. Как вдруг, в минуту ту же,
Ступая медленно, цепляясь за сучки,
Уж мы заметили - как будто огоньки -
Сверканье волчьих глаз. Мы дальше всё стремились,
И вот передние из нас остановились.
За ними стали все. Уж ясно видел взгляд
Перед волчицею резвившихся волчат,
И прыгали они, как псы с их громким лаем,
Когда, придя домой, мы лаской их встречаем;
Но шуму не было: враг-человек зверям
Повсюду грезится, как призрак смерти нам.
Их мать красиво так лежала перед ними,
Как изваяние волчицы, славной в Риме,
Вскормившей молоком живительным своим
Младенцев, призванных построить вечный Рим.
Спокойно волк стоял. Вдруг, с молнией во взгляде,
Взглянув кругом себя, поняв, что он в засаде,
Что некуда бежать, что он со всех сторон
Людьми с рабами их борзыми окружен,
Он к своре бросился и, землю взрыв когтями,
С минуту поискал, кто злее между псами...
Мы только видели, как белые клыки
Сверкнули, с жертвою, попавшею в тиски.
Казалось, не было такой могучей власти,
Чтоб он разжал клыки огнем дышавшей пасти:
Когда внутри его скрещался нож об нож,
Мы замечали в нем минутную лишь дрожь;
Одна вслед за другой в него влетая, пули
В тот только миг его значительно шатнули,
Когда, задавленный, из челюстей стальных,
Свалился наземь пес в конвульсиях немых.
Тогда, измерив нас уж мутными глазами,
В груди и в животе с вонзенными ножами,
Увидев в близости стволов грозящих круг, -
До выстрела еще, он на кровавый луг
Лег сам - перед людьми и перед смертью гордый, -
Облизывая кровь, струившуюся с морды.
Потом закрыл глаза. И ни единый звук
Не выдал пред людьми его предсмертных мук.
2
Не слыша более ни выстрела, ни шума, -
Опершись на ружье, я увлечен был думой.
Охотники давно преследовать пошли
Волчицу и волчат - и были уж вдали.
Я думал о вдове красивой и суровой.
Смерть мужа разделить она была б готова,
Но воспитать детей повелевал ей долг,
Чтобы из каждого хороший вышел волк:
Чтобы не шел с людьми в их городах на стачки,
Чтоб голод выносил, но чтоб не брал подачки, -
Как пес, который гнать из-за куска готов
Владельцев истинных из их родных лесов.
3
О! если б человек был так же духом тверд,
Как званием своим "царя зверей" он горд!
Бесстрашно умирать умеют звери эти;
А мы - гордимся тем, что перед ними дети!
Когда приходит смерть, нам трудно перенять
Величие зверей - умение молчать.
Волк серый! Ты погиб, но смерть твоя прекрасна.
Я понял мысль твою в предсмертном взгляде ясно.
Он говорил, твой взгляд: "Работай над собой
И дух свой укрепляй суровою борьбой
До непреклонности и твердости могучей,
Которую внушил мне с детства лес дремучий.
Ныть, плакать, вопиять - всё подло, всё равно.
Иди бестрепетно; всех в мире ждет одно.
Когда ж окрепнешь ты, всей жизни смысл
проникнув, -
Тогда терпи, как я, и умирай, не пикнув".
<1864>
перевод Вильгельма Левика
I
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелководью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мёртвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
И даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководивший нами
Старейший из ловцов, нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнаёт знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два лёгких силуэта,
Как пёс, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримиримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,
Как та, чью память Рим почтил в благоговенье
И чьи сосцы в лесной хранительной тени,
Питали Ромула и Рема в оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Упёрся он в песок. Он поводил ноздрями.
И словно размышлял: бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело, –
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мёртвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвёл нас мутным оком,
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвождён к земле безжалостным клинком,
Он видел только сталь холодную кругом.
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,
Не думая о том, за что и кем сражён,
Упал, закрыл глаза и молча умер он.
II
Я на ружьё поник, охваченный волненьем,
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоём, – В том клятву дал бы я, –
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга.
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
Чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утёсов и лесов.
III
И скорбно думал я: "О царь всего земного,
О гордый человек, – увы, какое слово,
И как ты, жалкий сам его сумел попрать?
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный дикий брат.
Как много говорил мне твой последний взгляд!
Он говорил: "Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рождён и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно –
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаи в сердечной глубине
И молча отстрадав, умри, подобно мне".
перевод Всеволода Рождественского
1.
Под красною луной бежали тучи мимо,
Как на пожарище седые клубы дыма,
До горизонта лес шёл чёрною стеной.
Шагали молча мы в траве, ещё сырой.
В густом кустарнике и вересковой чаще,
Как вдруг под соснами с вершиною шумящей,
У камня круглого, который в мох одет,
Нам ясно виден стан когтистый волчий след.
Остановив шаги и задержав дыханье,
Мы обратились в слух. А на лесной поляне
Безмолвно было всё – лишь в сумраке глухом
Скрипучий флюгер пел заржавленным крылом.
То ветер верхом шёл и, не касаясь пашен,
Крылами задевал верхушки старых башен.
Локтями опершись на рёбра чёрных скал,
В лесу здесь каждый дуб, казалось нам, дремал.
И тихо было всё кругом. Старик лесничий
Спокойно, как велит охотничий обычай,
Чтоб разобрать следы, почти на землю лёг.
Он, по лесу бродить привычный без дорог,
Сказал уверенно, что здесь трусил сторонкой
С волчицей старый волк, а с ними два волчонка
И что следы когтей приметливо свежи.
Тогда мы вынули широкие ножи
И, пряча ружей блеск по правилам разведки.
Пошли, минуя пни и раздвигая ветки.
Вдруг что-то впереди остановило нас,
И я увидел сам горящих пару глаз
И четырёх теней заметил очертанья,
В луне средь вереска плясавших на поляне, –
Как резвые щенки, что сакачут во дворе,
Когда хозяин их продходит к конуре.
Но, увлечённые своей игрой счастливой,
Волчата прыгали, играли молчаливо,
Как бы не чувствуя, что в двух шагах от них
Таится человек, их враг в лесах густых.
На страже волк стоял. Волчица под сосною
Казалась статуей из мрамора живою,
Что в Риме некогда считалась божеством
И Рема с Ромулом вскормила молоком.
Волк рядом с нею лёг среди полянки белой,
Вонзая сталь когтей в песок окоченелый.
Он будто понимал, что здесь со всех сторон
Отрезан путь ему и сам он окружён.
Когда же пёс к нему рванулся, злобно лая,
За горло волк его схватил, не разжимая
Железных челюстей, хотя был тот час он
Литыми пулями почти изрешетён.
Ножи ему бока, как клещи, разрывали,
Скрестившись в глубине, с холодным лязгом стали,
А волк, прижавший пса, давил его сильней,
Пока тот не исдох в зажиме челюстей.
Ножи по рукоять вонзённые, дрожали,
Был полон волчий взор презренья и печали,
Хлестала кровь ручьём на вытоптанный луг,
А ружья всё тесней свой замыкали круг.
С нас взгляда не сводя, презрительный и гордый,
Зализывая кровь, струящуюся с морды,
Зверь молча, исчерпав запас последних сил,
Закрыл глаза свои и навсегда застыл…
2.
Облокотясь на сталь двустволки разряжённой,
Не мог решиться я, печальный и смущённый,
Прикончить пулею скорее мать волчат,
Которая ждала, не опуская взгляд,
И только потому не защищала друга,
Что надо было ей спасать детей из круга
И, уведя в леса, как любящая мать,
Учить их дальше жить и стойко голодать,
И не вступать с людьми вовеки в договоры,
Чтоб рабства избежать, не превратиться в свору
Тех ненавистных псов, что гонят пред собой
Старинный вролчий род из заросли родной.
3.
Увы! – подумал я, – как жалок ты от века
Носящий гордое названье человека!
Как жить, как умирать средь горя и потерь,
Ни стона не издав, нас дикий учит зверь.
Ни слёз, ни жалобы в минуту расставанья
Ни стоит этот мир. Достойнее – молчанье!
Как понимаю, волк, я твой предсмертный взор!
Он в сердце мне вошёл, он жив в нём до сих пор.
Он словно говорит: найди, коль можешь, силы
Быть полным мужества и стойким до могилы
И в твёрдости своей дойти до высоты,
Как я, которого жестоко гонишь ты.
Стонать, рыдать, молить – смешно и бесполезно.
Свой неизбежный путь ведя над тёмной бездной,
Иди, куда влечёт тебя судьба твоя,
И стона не подав, в свой час умри, как я!
перевод Александра Федорова
Клубились облака под бледною луною,
Как над пожарищем клубится сизый дым.
До горизонта лес чернел сплошной стеною.
Мы зорко двигались с волнением немым
То по сырой траве, то вереском, то лесом,
И вдруг увидели под сумрачным навесом
Могучих сосен след когтей. Сомненья нет:
Напали, наконец, на верный волчий след.
Мы чутко замерли, и замерло дыханье.
Хранили лес и дол глубокое молчанье,
Лишь плакала сова тоскливо в тишине.
Не трогал ветерок седых дубов на скалах
И башен каменных немых и одичалых.
Безмолвствовало всё в туманном полусне.
Тогда передовой, старик, охотник ярый,
Разведчик опытный, - прильнул к песку и нам
Внушительно сказал, что, судя по когтям,
С волчихой волк прошел, и их волчата - парой.
Мы приготовили ножи и шли вперед,
Блестящие стволы скрывая осторожно.
Вот стал передовой. Я подался тревожно,
Взглянул между ветвей, сплетавшихся как свод,
И встретил пару глаз; они из тьмы сверкали.
Четыре легкие фигуры танцевали
В сиянии луны средь вереска. Они
Уже почуяли, что враг вблизи таится.
Поодаль волк застыл, а боком к нам, в тени
Под деревом - как бы изваяна волчица:
Мать Рима, та, кого Рим не забыл, и кем
Любовно вскормлены владыки Ромул, Рем.
Волк подошел к ней, лег. Кривые когти ног
Вонзились в глубь песка. Он чуял, что защита
Смешна: смертельный враг застиг его врасплох.
Пути отрезаны, убежище открыто.
Тогда средь злых собак он ту, что всех сильней,
За глотку ухватил и рухнул вместе с ней,
Железных челюстей своих не разнимая.
Гремели выстрелы, бока его пронзая,
Скрестились, лязгая, внутри его клинки.
Он когти не разжал, не разомкнул клыки:
Враг всё еще был жив, – волк только труп собачий
Швырнул и на врагов уставился опять.
Ножи торчали в нем, вонзясь по рукоять.
Он был прибит к земле, и лужею горячей
Дымилась волчья кровь. Взгляд застилал туман.
Вот тихо облизал он кровь смертельных ран
И, не желая знать, за что и кем изранен,
Глаза свои закрыл безмолвен, бездыханен.
В раздумье тягостном склонился я к ружью.
Я видел пред собой звериную семью –
Волчиху и волчат. Отца им не увидеть.
Не будь ее волчат, она, как их отец,
Сумела б с честью грудь подставить под свинец.
Но долг ее – не дать детей своих обидеть,
От гибельных когтей опасности спасти
И выучить сносить напасти и лишенья,
Чтоб в сделку никогда с врагами не войти,
Как те ничтожные и низкие творенья,
Которые должны за пищу и за кров
Терзать владельцев скал, ущелий и лесов.
Увы, – подумал я. – Как это ни обидно,
Мне стыдно за себя, за человека стыдно.
О, как ничтожны мы. Достойно умирать
Учиться мы должны у вас, зверье лесное!
Удел живущего – бороться и страдать.
Величье в твердости; ничтожно остальное.
Бродяга сумрачный, я подвиг твой постиг.
Мне в глубь души твой взгляд тускнеющий проник
И молча возвестил: О, если только властен,
Дерзай, дабы душа достигла тех высот
Суровой гордости, которой тот причастен,
Чей дух в родных лесах бестрепетно живет.
Молиться и стонать и плакать недостойно.
Исполни долг, но долг владыки, не раба.
Трудись, иди, куда зовет тебя Судьба,
Страдай и умирай, как умер я спокойно.
@настроение: черный дьявол Басаргин